Военные песни, армейские песни, песни под гитару.

Сан Саныч по просьбе местных жителей пошел отвечать на их накопившиеся
вопросы. Нас с Юрой взял как телохранителей. Как раз был выходной, хотя на
войне все сливается в одну сплошную ленту. Редко, когда знаешь, какое
сегодня число, день недели. Но в этот день была торжественная молитва в
местной мечети. Подъехали как раз к окончанию молитвы, все местные высыпали
и обступили полукругом наш УАЗик. Нам с Юрой это жутко не понравилось. В
жесткой форме потребовали, чтобы местные построились в одну линию на
расстоянии пяти шагов. Это не привнесло тепла в нашу беседу, но нам было
спокойней. Среди присутствующих было много молодежи, до двадцати пяти лет.
По многочисленным признакам безошибочно определили боевиков. Потертая
материя на правом плече от постоянного ношения автомата. Привычка держать
левую руку постоянно полусогнутой, и потертость на предплечье левого рукава
также получается со временем, когда цевье автомата постоянно трет рукав.
Правое плечо, как правило, тоже опущено ниже левого, все от того же
автомата. Лицо за зиму не загорает, зато закапчивается от постоянных
выстрелов и разрывов. И еще куча маленьких признаков, которые безошибочно
отличают боевика-духа от мирного жителя. Вся эта многочисленная группа
маячила на заднем плане, в разговоры не вступала. То, что почти все они были
одеты в длинные и широкие одежды, а руки держали за полой пальто, халата,
плаща, оптимизма нам с Юрой не прибавляли. Три автомата, водитель не в счет,
пока он выскочит из машины и развернется -- мокрого места не останется, так,
новые краски в местный пейзаж. Впереди старейшины -- прекрасный живой щит, с
одного выстрела с ними не разделаешься, сразу дорогу до основного противника
себе не расчистишь, что ж: я не собираюсь рисковать своей жизнью ради этих
аксакалов.
Мы с Юрой буквально буравили взглядами толпу, ища какие-нибудь
подозрительные движения, готовые в любую секунду открыть огонь на поражение.
Юра стал чуть правее Сан Саныча, готовый при малейшей опасности заслонить
его собой, повалив на землю, я же должен был прикрывать. У нас было одно
неоспоримое преимущество -- солнце слепило вероятного противника, а нам било
в спину. Ветер дул в спину селянам, любой шорох, щелчок предохранителя,
звяканье металла мы бы услышали.
Я не слушал, о чем Саныч говорил с ними, по-моему, что-то о севе, все
мысли и устремления были направлены на толпу. Взгляд я сопровождал движением
ствола автомата. В задних рядах молодые люди шушукались, показывали в нашу
сторону пальцем, это здорово нервировало. Но ничего неординарного не
происходило. Через полчаса нервного напряжения, не хуже чем на Минутке,
собрание закончилось, и по приглашению местного главы мы поехали к нему в
гости.
Хозяин был радушный, поставил на стол пару бутылок доперестроечного
коньяка (я, сославшись на ранение, сказал, что пить не буду). А потом
поставил блюдо, не знаю, какое название, но, по словам хозяев, подается
только уважаемым гостям. Вареные, ободранные коровьи ноги. Одним словом --
мослы. Что-то типа "ленивых" вареников из серой муки, чесночный соус.
Вареники и соус мне понравились, но ноги выглядели чересчур неаппетитно, я
воздержался от их употребления.
Примерно через полчаса такого мирного сидения и общения прибегает
какой-то старик, и что-то кричит по-чеченски, показывая в нашу сторону.
Хозяин дома поясняет, что двое солдат избивают его соседа с женой и требуют
водки. Блядь! Только этого не хватало!
Мы метнулись на улицу, старик показал, где это, -- совсем рядом с нами.
Врываемся во двор. Точно. Двое только что прибывших "наемников" избивают
старика, старуха кричит. На улице собрались местные. Сан Саныч подлетает
первым, разворачивает одного из бандитов и ударом в челюсть отправляет его в
какую-то яму. Пока тот летит, Юра хорошим пинком под зад, добавляет ему
скорости. Я хватаю за грудки второго и тяну вниз, к земле, тот летит вниз.
По пути встречает лицом мое колено. Сан Саныч, поднимает с земли первого и
снова его бьет в лицо, но уже направляет мародера к выходу, Юра принимается
за второго. Я подхожу к старику и помогаю подняться на ноги. Деду лет
семьдесят, лицо все в крови, он еле стоит, шатается. Отвожу его к колодцу.
Тем временем на пинках Сан Саныч с Юрой выносят двух ублюдков на улицу и
запинывают в машину, водитель активно помогает. Несемся к КП. Во дворе школы
уже человек сто прибывшего пополнения, а также все, кто был на КП и
командиры батальонов.
Сан Саныч отправил меня, чтобы я позвал командира. Не успел я дойти до
дверей, как услышал позади крики. Оборачиваюсь. И волосы на голове
зашевелились, мгновенно следует огромный выброс адреналина в кровь. Первый
бандит вырвал из кармана гранату Ф-1 (разлет осколков двести метров) и уже
вырвал кольцо с чекой. Поднял руку вверх и что-то истошно орет. Во дворе
куча народа. Если рванет -- фарш, много фарша. Идиоты мы, надо было обыскать
их перед посадкой в машину. Я бегу. Юра и Атомась кидаются на руку дебила,
зажимают ее. Сзади подскакивает Серега Казарцев и бьет негодяя сзади под
колени, ноги у того подкашиваются, и он падает. Атомась и Юра, выкручивая
руку, осторожно вынимают гранату. И, прижимая к себе, вдвоем пытаются уйти.
Поверженный здоровяк пытается броситься за ними вслед. Я подбегаю и с ходу,
со всей злости, пинаю его. Мощный удар, помноженный на злость и ненависть,
попадает в грудь, что-то хрустит и здоровяк, подлетев в воздух, падает на
землю, ударившись головой. Неприятный звук. Подбегает народ и каждый считает
своим долгом пнуть преступника.
Я бегу за Юрой, Атомасем, Казарцевым. Юра держит побелевшими,
трясущимися от напряжения руками гранату, а Атомась и Серега вставляют
какую-то ржавую проволоку вместо чеки. С большим трудом вставили.
-- Все, Юра, отпускай! -- срывающимся от напряжения голосом говорит
Атомась.
-- Не могу, мужики! Руки свело, -- Юра не шутит.
-- Давай, потихоньку.
Мы, втроем, начинаем отгибать Юрины пальцы. Они как деревянные, не
слушаются, но вот все пальцы разжаты, граната лежит на ладони. Казарцев и
Атомась берут ее и, вырвав чеку-проволоку, кидают в глубокий овраг, мы
ложимся на землю. Раздается громкий взрыв, слышно как по оврагу звенят
осколки, впиваются в землю.
Встаем, всех колотит от нервного напряжения, пот валит с нас градом.
Идем в сторону нашего кунга. Когда проходим через школьный двор, все нас
приветствуют, те двое с разбитыми в кровь лицами стоят связанные. Руки за
спиной и петля на шее. Чуть дернешь руками и петелька-удавочка затягивается.
Заходим все вчетвером к нам в кунг. Юра распахивает коробку с водкой.
Без слов берет две бутылки, ставит на топчан. Достаем стаканы. Все молча.
Слова бесполезны, всех продолжает бить нервная дрожь. Наливаем каждому по
полстакана водки, чокаемся, пьем. Не закусываем, снова по полстакана,
чокнулись, выпили. Вот теперь чуть полегчало. Начинается нервная реакция. Мы
говорим, перебивая друг друга. И тут слово взял Атомась.
-- Мужики! -- начал он, обращаясь к нам. -- Я думал, что вы обычные
засранцы, которые корчат из себя на войне крутых, и поэтому относился к вам
с прохладцей. Но теперь увидел, что вы настоящие мужики, И поэтому я пью за
вас. Можете считать меня своим другом. За вас, мужики!
Мы встали, мешая друг другу в тесном кунге, чокнулись и молча выпили.
Таких искренних, теплых, без тени подхалимажа слов нам с Юрой еще не
доводилось слышать.
Последние дни на этой войне мы ходили героями. Через пять дней нам
сообщили, что пришла замена. Прибыли два майора. Моя замена из Барнаула,
Юрина -- из Омска. Мы съездили в Ханкалу, посадили заменщиков внутрь БМП.
Мужики возмущались, но мы их успокоили, что нам необходимо их живыми
доставить, а на броне они еще успеют накататься.
Вечером мы их напоили, как следует, и сами попили неслабо, а утром с
нашим генералом поехали в Моздок. Ему тоже пришла замена -- начальник штаба
корпуса. У того сразу начались барские замашки. Что-то насчет формы одежды,
отдания чести, заправки постелей и прочий армейский маразм, но он хорош в
мирное время, а не во время войны. Нам с Юрой было глубоко наплевать. Мы
тепло попрощались с Сан Санычем, Серегой Казарцевым, со всеми, с кем прошли
под пулями и осколками. Было жаль уезжать. Мы оставляли часть себя, часть
наших жизней, часть нашей души.
В шесть утра мы погрузились в автобус, а всего нас было пятнадцать
человек, и в девять прибыли на авиационную базу в Моздоке. Там нас ждал
самолет "Ан-12". Огромная махина, состоящая из двух салонов. Один маленький
-- на шесть человек и второй огромный -- грузопассажирский. Пришел
таможенник и начал грубо обыскивать нас. Нас, фронтовиков, обшаривали, как
последних жуликов. После посадки командир корабля спросил у нас:
Если полетите в большом салоне, то будет посадка в Ростове на
дозаправку, потому что пойдем нижним эшелоном, и до Новосибирска будем
лететь восемь часов, если в маленьком салоне, то через четыре-пять часов
будем на месте.
Естественно, выбрали маленький салон. Посадочных мест всего шесть, к
нам присоединились еще незнакомые солдаты, матери, которые забрали своих
сыновей из плена. Набилось человек тридцать. Туалета в этом салоне не было,
курить тоже нельзя, вентиляция слабая. Генерал, несмотря на предложение
пилотов лететь у них в кабине, был с нами. Из солидарности. Из-за фронтового
Братства.
Было тесно и неудобно, да разве это неудобства, по сравнению с войной?!
Мы прилетели в Новосибирск. На военной попутке добрались с Юрой до
железнодорожного вокзала, выпили по сто грамм. Обнялись. Он уже приехал
домой, мне предстояло добираться до Красноярска.
-- Счастливо, брат!
-- Удачи!
-- Спасибо, что прикрывал мне спину!
-- А ты мне.
Слезы душили нас. Говорить можно было всю оставшуюся жизнь, но пора по
домам. Война кончилась. Юра пошел на остановку, поворачиваясь через каждые
пять шагов, и махая мне рукой, я отвечал ему тем же, смахивая слезу.
Когда он ушел, я пошел на вокзал, купил билет. Отбил телеграмму жене.
Сообщил, что буду такого-то числа, после обеда. Позвонил в Красноярск своему
другу -- председателю Торгово-Промышленной палаты по Центрально-Сибирскому
региону Кострину Валерию Алексеевичу и попросил его меня встретить. Тот был
страшно обрадован, и заверил меня, что непременно встретит.
Поезд был в три ночи. А на часах было около восьми вечера. Зашел в
ближайший киоск, взял пару бутылок коньяка, бутылку водки и отправился к
своему другу Ивану Мироненко, он жил в общаге на Красном проспекте.
Стучу в дверь.
-- Кто там? -- слышится голос Ивана.
-- Миронов моя фамилия.
-- Слава! -- дверь распахивается. -- Заходи!
Потом он позвал еще одного общего приятеля Серегу Мазлова. Мы выпили
все спиртное, я сидел и говорил, говорил, надо было выговориться. А потом
они пошли меня провожать. По дороге взяли еще бутылку коньяка. Возле вагона
выпили ее прямо из горлышка, без закуски. В вагон какие-то нерусские
пытались погрузить тюки с товаром. По внешнему виду очень напоминали
чеченцев. Проводница кричала на них, чтобы шли к бригадиру поезда, и
договаривались с ним. Они совали ей деньги, она кричала на них. Я не
выдержал:
-- Что ты кричишь на них! Сейчас мы отберем товар, а самих спустим под
колеса. Они же духи!
-- Слава! Ты что говоришь?! -- оборвал меня Иван. -- Успокойся, все,
война закончилась.
-- Извините, мужики, не могу так быстро перестроиться.
Они посадили меня в вагон. Я проспался, и вот подъезжаю к самому
прекрасному, самому любимому городу. Вот они, мои любимые красные сопки. Вот
часовня. Господи! Я дома! Бесполезно говорить, что испытывал в тот момент.
Восторг, счастье, умиление -- не хватит эпитетов в русском языке для
перечисления всего.
На вокзале меня встречал Кострин. Мы обнялись, я не смог сдержать
чувств и прямо на перроне заплакал. Алексеевич, который старше меня, тоже не
смог сдержать себя. И вот мы как два идиота стояли посредине перрона и,
обнявшись, всхлипывали. Потом поехали к нему на работу, что напротив
Детского мира и распили пару бутылочек шампанского.
Затем он повез меня домой. Сердце учащенно билось. Я испытывал
непонятный страх. Взлетел на третий этаж на одном дыхании и позвонил в
дверь.
Залаяла моя собака и дверь распахнулась, на пороге стояла самая
прекрасная, самая любимая женщина -- моя жена.

запомнить
Забыл пароль \| Регистрация

Логин:
Пароль: